Неточные совпадения
Глядя на какой-нибудь невзрачный, старинной архитектуры дом в узком, темном переулке, трудно представить себе, сколько в продолжение ста лет сошло по стоптанным каменным ступенькам его лестницы молодых парней с котомкой за плечами, с всевозможными сувенирами из волос и сорванных цветов в котомке, благословляемых на путь слезами матери и сестер… и пошли в мир, оставленные на одни свои силы, и сделались
известными мужами науки, знаменитыми
докторами, натуралистами, литераторами.
Призвали наконец и
доктора, который своим появлением только напугал больную. Это был один из тех неумелых и неразвитых захолустных врачей, которые из всех затруднений выходили с честью при помощи формулы: в
известных случаях наша наука бессильна. Эту формулу высказал он и теперь: высказал самоуверенно, безапелляционно и, приняв из рук Степаниды Михайловны (на этот раз трезвой) красную ассигнацию, уехал обратно в город.
Другой трактир у Зверева был на углу Петровки и Рахмановского переулка, в доме
доктора А. С. Левенсона, отца
известного впоследствии типографщика и арендатора афиш и изданий казенных театров Ал. Ал. Левенсона.
Много из «Ляпинки» вышло знаменитых
докторов, адвокатов и художников. Жил там некоторое время П. И. Постников,
известный хирург; жил до своего назначения профессор Училища живописи художник Корин; жили Петровичев, Пырин. Многих «Ляпинка» спасла от нужды и гибели.
Доктора это обстоятельство тоже сильно поразило. Другое дело слышать об
известном положении человека, которого мы лично не знали, и совсем другое, когда в этом положении представляется нам человек близкий, да еще столь молодой, что привычка все заставляет глядеть на него как на ребенка.
Доктору было жаль Ипполита; он злился и молчал. Лиза относилась к этому делу весьма спокойно.
— Право, я не умею вам отвечать на это, но думаю, что в
известной мере возможно. Впрочем, вот у нас
доктор знаток естественных наук.
Когда
известная особа любила сначала Постена, полюбила потом вас… ну, я думала, что в том она ошиблась и что вами ей не увлечься было трудно, но я все-таки всегда ей говорила: «Клеопаша, это последняя любовь, которую я тебе прощаю!» — и, положим, вы изменили ей, ну, умри тогда, умри, по крайней мере, для света, но мы еще, напротив, жить хотим… у нас сейчас явился
доктор, и мне всегда давали такой тон, что это будто бы возбудит вашу ревность; но вот наконец вы уехали, возбуждать ревность стало не в ком, а
доктор все тут и оказывается, что давно уж был такой же amant [любовник (франц.).] ее, как и вы.
Газеты эти — «Голос Москвы» Васильева и «Жизнь» Д.М. Погодина. Н.В. Васильев — передовик «Московских ведомостей» — был редактором «Голоса Москвы», а издателем был И.И. Зарубин, более
известный по Москве под кличкой «Хромой
доктор».
В надворном флигеле жили служащие, старушки на пенсии с моськами и болонками и мелкие актеры казенных театров. В главном же доме тоже десятилетиями квартировали учителя, профессора, адвокаты, более крупные служащие и чиновники. Так, помню, там жили профессор-гинеколог Шатерников,
известный детский врач В.Ф. Томас, сотрудник «Русских ведомостей»
доктор В.А. Воробьев. Тихие были номера. Жили скромно. Кто готовил на керосинке, кто брал готовые очень дешевые и очень хорошие обеды из кухни при номерах.
Сидя на низкой скамеечке, она рассказывала нам про свою жизнь в Петербурге и изображала в лицах
известных певцов, передразнивая их голоса и манеру петь; рисовала в альбоме
доктора, потом меня, рисовала плохо, но оба мы вышли похожи.
— Это
известный Бегушев? — переспросил
доктор.
Болезнь у него была весьма серьезная и сложная, средств для лечения не было почти никаких; други и приятели все его оставили, и он лежал одинешенек, поддерживаемый единственною заботливостию той же его служанки, простой московской крестьянской женщины Прасковьи, да бескорыстным участием вступившегося в его спасение ныне весьма
известного в Петербурге
доктора Вениамина Тарковского (в ту пору еще молодого медика).
Судя по времени события и по большому сходству того, что читается в «Записках
доктора Крупова» и особенно в «Болезнях воли» Ф. Толстого, с характером несчастного Николая Фермора, легко верить, что и Герцен и Феофил Толстой пользовались историею Николая Фермора для своих этюдов — Герцен более талантливо и оригинально, а Ф. Толстой более рабски и протокольно воспроизводя
известную ему действительность.
Днем приехали мать Петрова и старший брат его, очень
известный писатель, поклонились праху и пошли к
доктору Шевыреву в мезонин.
Вот что говорит об этом, между прочим,
доктор Бок, учёный, весьма
известный в Германии...
Фельдшер Ергунов, человек пустой,
известный в уезде за большого хвастуна и пьяницу, как-то в один из святых вечеров возвращался из местечка Репина, куда ездил за покупками для больницы. Чтобы он не опоздал и пораньше вернулся домой,
доктор дал ему самую лучшую свою лошадь.
— Вы простите,
доктор, что обеспокоил вас! — сказал мужчина, быстро поднимаясь мне навстречу и протягивая руку. — Дело у меня
известное — туберкулез и вследствие этого кровохаркание. Да вот, очень уж жена пристала, непременно чтоб
доктор приехал…
Но вдруг, можете себе представить, случай наводит на убийцу. Увидели, как один шалопай, уже много раз судившийся,
известный своею развратною жизнью, пропивал в кабаке табакерку и часы, принадлежавшие
доктору. Когда стали его уличать, он смутился и сказал какую-то очевидную ложь. Сделали у него обыск и нашли в постели рубаху с окровавленными рукавами и докторский ланцет в золотой оправе. Каких же еще нужно улик? Злодея посадили в тюрьму. Жители возмущались и в то же время говорили...
— Так долго ли было до греха,
доктор? — продолжал капитан. — И у нас по борту прошло судно… Помните, Степан Ильич? Если бы мы не услышали вовремя колокола… какая-нибудь минута разницы, не успей мы крикнуть рулевым положить руль на борт, было бы столкновение… Правила предписывают в таком тумане идти самым тихим ходом… А я между тем шел самым полным… Как видите, полный состав преступления с
известной точки зрения.
В университете я бывал на лекциях Моммсона и Гнейста. Вирхов читал микроскопическую анатомию в клинике. Меня водил на его лекции Б. И раз при мне случилась такая история. Б. сидел рядом с ассистентом Боткина, покойным
доктором П., впоследствии
известным петербургским практикантом. Они о чем-то перешепнулись. Вирхов — вообще очень обидчивый и строгий — остановился и сделал им выговор.
Другой волжанин из Казани,
доктор Б. — был совсем другой тип, старше годами, с характерными повадками и говором истого казанца. Он уже имел в своем городе положение
известного практиканта и стоял во главе лечебницы. В Вене, а потом в Берлине, он доделывал свою научную выучку, посещал и госпитальные клиники, и лекции теоретиков.
Из его родных я раз видел мельком его сестру, а в Париже познакомился с его братом, Шарлем Бенни, который учился там медицине, а потом держал на
доктора в Военно-медицинской академии и сделался
известным практикантом в Варшаве.
Выступил молодой
доктор медицины Никольский, довольно
известный москвичам.
Поэтому, узнав, что при 1 сводном госпитале существует отделение для душевнобольных, которым заведует петербургский психиатр,
известный деятель в попечительстве о глухонемых,
доктор медицины Е. С. Боришпольский, я поспешил посетить этот госпиталь и его отделение.
— Теперь — это разница. Теперь темно, и улица почти пуста. Нет никого, кто бы сказал, что
доктор Караулов разговаривает с
известной Фанни, которая влюблена в него.
Это был
доктор Петр Николаевич Звездич,
известный среди петербургской золотой молодежи, в кругу которой постоянно вращался, под именем «нашего
доктора».
Присутствие на них
доктора Пашкова, о связи с покойной которого говорили во всех гостиных, и князя Чичивадзе, находившегося относительно связи с баронессой лишь в подозрении, но
известного своим сватовством за Любовь Сергеевну Гоголицыну, сватовством, разрушенным Тамарой Викентьевной в день самоубийства, придавало этим похоронам еще более притягательной силы для скучающих в конце сезона петербуржцев.
Доктора ездили к Наташе и отдельно, и консилиумами, говорили много по-французски, и по-немецки, и по-латыни, осуждали один другого, прописывали самые разнообразные лекарства от всех им
известных болезней; но ни одному из них не приходила в голову та простая мысль, что им не может быть известна та болезнь, которою страдала Наташа, как не может быть известна ни одна болезнь, которою одержим живой человек: ибо каждый живой человек имеет свои особенности и всегда имеет особенную и свою новую, сложную, неизвестную медицине болезнь, не болезнь легких, печени, кожи, сердца, нервов и т. д., записанную в медицине, но болезнь, состоящую из одного из бесчисленных соединений страданий этих органов.
Там некий гениальный
доктор задумал хирургическим путем очеловечить диких зверей, и это до
известной степени удалось ему.